"Права человека в судебной системе"

Раздел 2.3. Права человека в судебной системе

 

«…по словам сына на судебных процессах по административным правонарушениям его даже не слушают, никто из судей не пытается оценить ситуацию, как он может совершать какие-то административные правонарушения когда его задерживают сразу же, как только отпускают. Кроме того к моему сыну применяют психологические меры воздействия выражавшиеся в незаконном содержании его под арестом по надуманным основаниям, такая ситуация любого человека может сломать и показывает несовершенство законов существующих в нашей стране».

(Обращение Д. вх. №0592/Д-13 от 26.06.2013 г.)

 

Вопрос о взаимоотношениях институтов гражданского общества, в том числе, института Уполномоченного по правам человека с судебной системой, судами, судьями и судейским сообществом – это часть глобальной проблемы определения социальной сущности правосудия.

Правосудие выражает интересы не узкого круга профессионалов, а всего общества, с чем едва ли сегодня осмелится кто-нибудь спорить. Спорным во все времена и во всех странах является другой вопрос – может ли судейский корпус быть полноценным выразителем интересов всего общества, может ли общество абсолютно довериться конкретному судье в его способности адекватно понимать социальное назначение судебной власти и реализовывать её на благо всего общества? Вправе ли общество оценивать судебную деятельность? Обязан ли судейский корпус объясняться с обществом по поводу уж если не конкретных решений, то хотя бы по общим и наиболее болезненным вопросам? Формальная сторона этого вопроса достаточно проста: суд и судья не обязан отчитываться ни перед кем. Содержательная – существенно сложнее: судейских корпус – часть общества, а его работа – это отправление правосудия, в котором реализуется, прежде всего, общественный интерес.

Количество обращений, связанных с отправлением правосудия ежегодно поступающих к Уполномоченному, убеждает нас в том, что все эти вопросы не беспочвенны. В 2013 году поступило 259 обращений, что составляет 8,3% от общего количества (в 2012 году – 260, что составляло 7,7% от всех обращений).

Не вмешиваясь в отправление судопроизводства, Уполномоченный и сотрудники его аппарата обязаны содействовать доступу граждан к правосудию, разъясняя заявителям их права и возможности, предоставляя правовые оценки, которые граждане могут использовать в судебных процессах, присутствуя на открытых судебных заседаниях. По результатам рассмотрения жалоб Уполномоченный вправе обратиться в прокуратуру с ходатайством о проверке вступившего в законную силу решения или приговора суда; изложить свои доводы должностному лицу, которое вправе приносить протесты, а также присутствовать при судебном рассмотрении дела в порядке надзора[1].

Любой опыт требует осмысления, и рассуждения, приведенные в данном разделе, не должны отторгаться под видом недопустимой критики судебных актов. У института государственной правозащиты и судебной системы – общие задачи: защита и восстановление прав граждан, и в этой деятельности мы обязаны находить понимание в интересах людей.

 

1. «Совесть – это нравственная категория…»

(о соотношении независимости судей и потребностей общества в правосудии)

 

Независимость судей является сущностной чертой судебной власти, определяющей главный смысл её существования. Известный русский юрист, ученый и сенатор И.Я.Фойницкий в начале ХХ века писал: «Судебная власть призывается к осуществлению в государственной жизни законности. Но для авторитетного применения закона судебной власти необходимо положение независимое, самостоятельное, одному лишь закону подчиненное и свободное от подчинения представителям интересов, ожидающим судебного разрешения, будь то интересы частные или публичные»[2]. А.Ф.Кони – современник И.Я.Фойницкого, судья и ученый, сделавший для укрепления независимости судебной власти в пореформенной России, возможно, более, чем кто-то другой, обращал внимание на другой ракурс этой проблемы: «В суде весьма желательно участие стенографов и представителей печати. Через стенографов общество может познакомиться с подробностями дела. Представители печати могут описать общий ход дела и дать известное направление общественному мнению»[3]. С тех пор, когда работали И.Я.Фойницкий и А.Ф.Кони, изменилось очень многое: и суды, и средства массовой информации, и общество. Но одно не могло измениться и вряд ли измениться когда-либо – заинтересованность общества в справедливом и нравственном отправлении правосудия в стране.

Таким образом, на чаше весов оказываются два равноценных общественных блага: независимость судей и общественный контроль над правосудием. В этой ситуации представляется принципиальным, чтобы представители судейского сообщества не воспринимали собственную независимость как герметичную ширму, за которой может скрываться от людских глаз тайна принятия судебного решения. Более того, судейская независимость – это главная гарантия нравственности правосудия, позволяющая судье, применяя закон, руководствоваться не только его буквой, а, прежде всего, – его духом, предвидя и оценивая социальный эффект принимаемых судебных решений. Нет рокового противоречия между независимостью судей и общественными оценками нравственности правосудия. Независимость судей не означает их свободы от общества, их права абстрагироваться от общественных ожиданий, их права жить исключительно по собственным, внутренним для судейского сообщества нормам поведения.

С позиций ст.6 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод каждый имеет право на справедливый и беспристрастный суд. Справедливость и беспристрастность суда – это, в первую очередь, нравственные, оценочные категории. Независимость судей в её формально юридическом, то есть нормативном, финансовом и организационном отношении – это лишь условие беспристрастности суда, причем не единственное.

Во всех процессуальных законах применительно к основам судебной деятельности используются такие категории, как «совесть»[4], «разумность»[5], «сама суть правосудия»[6] и т.д., которые невозможно исчерпывающе определить ни в каких правовых нормах. Более того, строгой терминологической формализации не поддаются и многие другие категории, которые профессиональные юристы привыкли считать «своими»: например, «принципы осуществления правосудия»[7] или «всесторонность, полнота и объективность выяснения обстоятельств дела»[8]. В названные и подобные им категории законодателем заложен очевидный общечеловеческий смысл. Поэтому соответствие либо несоответствие им судебных процедур и принятых судебных решений неизбежно оцениваются людьми, так или иначе причастными к этим процедурам и решениям, с позиций здравого смысла и житейских представлений о должном и правильном. На основе этих же оценок столь же неизбежно формируется общественное представление о российском правосудии вообще. Рассмотрим один примечательный пример.

Гражданин Великобритании Г. начал посещать Россию с 1993 года, фактически проводил в России 9 месяцев каждого года, основал Оксфордский Центр английского языка, в котором работают преподаватели, исправно платил налоги, 18 лет состоит в фактических брачных отношениях с российской гражданкой К.[9] В январе 2013 года у Г. начались серьезные проблемы со здоровьем и, пытаясь решить их в августе путем операционного вмешательства, он и его гражданская супруга, вследствие своей невнимательности и занятости лечебными вопросами, пропустили срок для обращения за продлением срока действия визы. Срок действия визы истек 6 августа 2013 года, в то время, как Г. находился на лечении., проходя курсы химиотерапии. К. обращалась в органы Федеральной миграционной службы по вопросу продления визы, но безрезультатно. Г. был привлечен к ответственности в виде штрафа с назначением дополнительного наказания в виде административного выдворения за пределы Российской Федерации. Судом не были приняты во внимание ни семейное положение Г., ни его почтенный возраст, ни состояние здоровья, ни деловые отношения с Россией. Но главное, что не было принято во внимание судом, – это то, что от выдворения Г. за пределы России будет больше вреда не только частным, но и общественным интересам, чем от самого выявленного правонарушения. Основанием привлечения человека к административной ответственности и назначения ему любого административного наказания является только виновное действие или бездействие человека[10], а наличие вины надо доказать с учетом всех обстоятельств дела[11]. Закон допускает освобождение от административной ответственности лица, совершившего малозначительное правонарушение, а административное выдворение за пределы России – это дополнительное наказание, назначение которого, в большинстве случаев, не является безальтернативно обязательным[12].

Из материалов дела видно, что Г. во время окончания действия визы находился на лечении с серьёзным диагнозом, продлевать визу не отказывался, до этого никаких проблем с российским законом и с правоохранительными органами не имел, никаких негативных последствий его пребывание на территории России в период между истечением срока действия визы и выявлением этого факта не повлекло. Все эти обстоятельства доводились до сведения суда, все они приводились в обращениях Уполномоченного в разные государственные структуры в обоснование правовой возможности как-то иначе разрешить возникшую проблему. Однако формальная правильность вступившего в законную силу судебного постановления, которым избран самый неблагоприятный для интересов многих людей вариант разрешения этого ничего не стоящего конфликта, перевесила все аргументы и интересы.

Понятно, что формально юридически принцип равенства перед законом и судом ставит в один ряд и британского профессора, обучающего наших соотечественников настоящему английскому языку, и гастарбайтера из ближнего зарубежья, попрошайничающего или продающего наркотики тем же нашим соотечественникам. Но почему эта формальная юридическая логика столь однозначно работает против общественных интересов и её законопослушных жителей? Может, просто потому, что наркоторговца надо найти и уличить, преодолев подчас нешуточное противодействие, а профессор – вот он, никуда не прячется, во всём признаётся и готов выполнить все свои обязанности перед Россией, как бы она лично к нему ни относилась?

Другой пример формально законного, но при этом наихудшего для интересов гражданина варианта разрешения гражданско-правового спора, возникшего из отношений, урегулированных Законом о защите прав потребителей, изложен в жалобе А.[13] Здесь также идет речь о формально законном решении суда, частично удовлетворившим требования заявительницы о взыскании денежных средств за срыв туристической поездки, но отказавшем ей в компенсации морального вреда. Между тем путевка предназначалась дочери заявительницы школьного возраста, которую она воспитывает одна и которая самостоятельно скопила средства на первую в своей жизни поездку, выигрывая олимпиады, конкурсы и откладывая подарки родственников, а потом поездка сорвалась. Не имея возможности поставить под сомнение правильность вступившего в законную силу судебного решения по абсолютно рядовому гражданскому делу, из числа массовых и ординарных, Уполномоченный, вслед за своими заявителями, не может не выразить недоумения по тому поводу, насколько суровым и бескомпромиссным бывает российское правосудие в отношении заведомо слабых, наименее защищённых представителей населения. В случае с Г. суровость проявлена в отношении пожилого больного интеллигента, который покорно принимает натиск иностранной административной машины. В случае с А., пытающейся спорить с недобросовестной коммерческой структурой, исключительная мягкость проявлена в отношении коммерческой структуры. Заметим при этом, что альтернативные варианты судебного разрешения социальных конфликтов были в обоих рассмотренных случаях. Принять эту тенденцию за норму Уполномоченному не позволяют традиционные представления о гуманизме, справедливости, просто о здравом смысле.

Не банальная неудовлетворенность судебными решениями, вынесенными  в пользу одной из сторон, вынуждает менее четверти населения России (24% опрошенных) оценивают деятельность судов положительно, а 40% – негативно. А среди тех, кто лично столкнулся с уголовным правосудием, доля негативных оценок возрастает до 64%[14]. Не случайно причины такого положения стали предметом обсуждения в ходе Круглого стола с красноречивым названием «Нравственные аспекты осуществления правосудия», проведенном Общественной палатой России 10 сентября 2013 года. И они должны озадачивать не только институты гражданского общества, но и само судейское сообщество.

 

2.      Без права на ошибку?

(о праве общества говорить о судебных ошибках)

 

Недопустимость оценок деятельности судов в его сегодняшнем понимании означает, что общество не вправе судить о качестве правосудия в стране, что оно обязано принимать любой образ действия любого судьи как единственно возможный и правильный. Такая ситуация представляется внутренне противоречивой: если правосудие представляет общественный интерес, то общество неизбежно будет оценивать деятельность судей по отправлению правосудия, но получается, что оценивать его общество должно, не касаясь деятельности самих судей и принимая как должное всё, что происходит в современных российских судах.

Простая житейская логика подсказывает, что так не бывает. Так же, как не бывает абсолютно безошибочной деятельности в любой сфере. Одно это уже предполагает наличие механизмов исправления ошибок и преодоления проблем с помощью сигналов извне системы.

Это отчетливо ощутимо на примере обращения П-вой, которая вместе со своей несовершеннолетней приемной дочерью, по причине фактически допущенной судом ошибки, но не признанной таковой, осталась без жилья[15]. Так, из представленной заявительницей информации следует, что в октябре 2000 г. граждане К. и В. (дочь и отец) приобрели в общую долевую собственность (по ½ доли) квартиру в г. Самара (далее – спорная квартира). Право собственности было зарегистрировано в ноябре того же года. В марте 2001 года В. (отец) умер. После его смерти к нотариусу за вступлением в права наследства никто (в том числе и дочь – К.) не обращался. К. проживала в спорной квартире до своей в смерти, в связи с чем, впоследствии, суд счел ее принявшей наследство после смерти отца.

В октябре 2010 года между К. и гражданином П. был, якобы, заключен договор купли-продажи квартиры, по которому гражданин П. приобрел указанную квартиру за 1 500 000 рублей, но при этом не обращался за государственной регистрацией права собственности на спорную квартиру. В январе 2011 года К. (продавец квартиры) умерла. Переход права собственности на квартиру к гражданину П. опять же зарегистрирован не был.

Эта запутанная история сопровождалась тремя судебными процессами, после первого из которых, заявительница П-ва приобрела спорную квартиру, после второго – потеряла юридически, а после третьего – подлежит выселению уже фактически. И все это стало возможным в связи с вступившим в законную силу[16] судебным решением  о признании договора купли-продажи между К. и гражданином П. состоявшимся (без выяснения фактических обстоятельств) и признании права собственности гражданина П. на спорную квартиру. Оснований не доверять решению суда у заявительницы П-вой на момент приобретения спорной квартиры не было, и она была уверена, что покупает квартиру у полноправного и законного собственника.  Но спустя год суд отменил предыдущее решение (о признании договора купли-продажи между К. и гражданином П. состоявшимся и признании права собственности гражданина П. на спорную квартиру) по вновь открывшимся обстоятельствам и приняв новое, с противоположными выводами, по большому счету, исправил свою «ошибку» без учета возможных правовых последствий для заявительницы П-вой.[17]

Первоначальное решение, вступив в законную силу, воспринималось всей системой официального правосудия как авторитетный судебный акт, констатирующий наличие всех обстоятельств, имеющих юридическое значение. Всем этим фактам именем Российской Федерации дана юридическая оценка и органом судебной власти сделаны соответствующие выводы. При обычном ходе событий у этого решения были все шансы стать неопровержимым актом правосудия, который судейское сообщество готово было бы защищать всей силой своего властного авторитета. Вновь открывшиеся обстоятельства в данном деле стали тем, в общем-то, случайным фактором, который повлёк пересмотр дела и показал, что первоначальное судебное решение вовсе не авторитетный акт правосудия, а его ошибка. Первоначальным решением суда установлены не те факты, оценены они неправильно, доказательства исследованы односторонне. Сказанное позволяет считать, что даже вступившее в законную силу судебное решение, в принципе, может быть подвергнуто обоснованным сомнениям, и специалисты вправе обсуждать основания этих сомнений.

Кроме того, примером допускаемых судами ошибок, в том числе технических, является обращение адвокатов в интересах граждан О., С. и К[18]. Из обращений заявителей следует, что суд при вынесении апелляционного определения об отмене приговора, не указал в резолютивной части сведения о продлении срока нахождения под стражей.

В результате допущенной ошибки на руках у обвиняемых оказалось 2 варианта (!!!) определения с указанием о продлении срока содержания под стражей. В резолютивной части одного из этих вариантов отсутствовала данная информация, в другом наличествовала.

Подобные «документальные пассажи» официальное руководство государственных ведомств обычно склонно воспринимать как технические ошибки в работе суда, полагая, что существа самого уголовного дела они не затронули, а потому, будто бы, процессуальных последствий для заявителей за собой не повлекли. Однако в контексте судебной защиты прав человека, авторитета судебной власти и идеалов правосудия трудно относиться к этому как к простому проявлению канцелярской недобросовестности или невнимательности при подготовке процессуальных документов: как это всё ни называй, а вполне конкретные люди вместо выхода на свободу остались в тюрьме.

И это не единичная техническая ошибка. Внимание общественности привлекло решение того же Советского районного суда г. Самары по иску гражданки К. к гражданину Б., поскольку у истца на руках оказалось 2 экземпляра решения по гражданскому делу с одним выводом, но различной мотивировкой решения[19]. Это явилось основанием для обжалования указанного решения вплоть до Верховного суда РФ, который оставил в силе решения самарских судов.

Поскольку заявительница была убеждена, что изменение в мотивировочной части повлияли на соблюдение ее материальных прав, ее доводы стали предметом внимательного изучения Уполномоченным с привлечением внешних экспертов (без претензий на правовые последствия, но с учетом заинтересованности К. в независимом правовом анализе). Анализ судебных актов и всех имеющихся в деле документов показал, что единственным отличием «второго» варианта решения является признание направленности притворной сделки дарения спорной квартиры не на прикрытие завещания, а на прикрытие договора ренты (пожизненного содержания с иждивением). Но самой сути притворной сделки это никак не отменяет и не влечет нарушения прав заявительницы.

Тем не менее, наличие двух вариантов судебных решений было признано руководством Самарского областного суда[20]. Выяснены и причины: по запросу заявительницы помощница судьи в отсутствие дубликата судебного акта распечатала его проект, который был внесен в банк судебных решений и который отличался от подлинного решения суда в части мотивировки. Судья Картунова Л.К. и председатель Советского районного суда г. Самары Шамаров А.Д. были предупреждены о дисциплинарной ответственности; по указанию Самарского областного суда был усилен контроль за ведением банка судебных решений и выдачей их копий сторонам процесса.

И хотя заявительнице было не просто смириться с этими выводами, в том числе и в силу распространенных стереотипов «круговой поруки» в судейском корпусе, хочу отметить, что руководство областного суда не стало «закрываться» от неприятной темы и нашло способ объясниться с Уполномоченным и журналистами, поставившими вопрос в публичной плоскости. Из вышеприведенных примеров видно, что ссылки на «технические ошибки» при оформлении документов постепенно перекочевали из полиции и следственных органов в суды. Ситуации, когда появление в делах сомнительных доказательств «сглаживались» судами, вместо того, чтобы признавать такие доказательства недопустимыми, постепенно создали и в самих судах какую-то сверхтерпимую обстановку к собственным «документальным недочетам». Граждане, столкнувшиеся с правоохранительной системой, как правило, не склонны относиться к этому, как к техническим ошибкам, а видят за этим, иногда не без оснований, заведомый сговор между разными государственными чиновниками в ущерб правам и интересам простых людей.

Буквально замкнутый круг отсылочных транзакций складывается по жалобам граждан, на физическое насилие в ходе предварительного следствия.

Достаточно распространенным методом суда парировать доводы подсудимого о применении к нему пыток, является предложение доказать данные обстоятельства, например, наличием заявления о причинении побоев сотрудниками полиции. При отсутствии такого обращения суды не рассматривают соответствующие доводы, даже при наличии совокупности других обстоятельств, которые приводит подсудимый и его защита.

То же самое касается случаев, когда подсудимый отказывается от содержания протоколов, актов, которые были им подписаны. Дежурным доводом суда является факт подписания данного документа и отсутствие замечаний. При этом не учитываются обстоятельства составления и подписания документа, который в первые часы, а то и минуты буквально добывается оперативными сотрудниками любым способом, ставя подозреваемого в зависимость, с помощью поощрений, которые, как оказывается впоследствии, очень дорого ему обходятся. Суды стараются делать вид, что им это неведомо и подходят достаточно формально к подобным доводам подсудимого. Отсюда возникает недоверие суду и мнение о том, что, начиная с оперативных работников и до суда, все объединены одной единственной целью – доказать виновность и осудить. Что касается самих процессуальных нарушений, то в юридическом сообществе закрепилось стойкое мнение о том, что эти нарушения, допущенные в ходе предварительного расследования и обнаруженные стороной защиты, впоследствии будут оправданы судом, а доказательства следствия, полученные в результате таких нарушений судом же легализованы, например, допросом в судебном заседании следователя, оперативных работников, которые подтвердят, что существо нарушения является технической ошибкой.

Причиной сложившейся практики видится уверенность органов следствия в судебной защите собственных ошибок. Излишне говорить, что документальная путаница в судах даже сама по себе, без чьего-то злого умысла, не добавляет авторитета судебной власти и не повышает уровня доверия к суду. Однако и отсутствие умысла нередко можно поставить под сомнение. С начала 2000-х из секретарей судебных заседаний и из помощников судей уже воспиталось целое поколение судей, которые не считают чем-то экстраординарным «подгонку» протокола судебного заседания под принятое судебное решение, оформление отдельных процессуальных документов «задним числом» и т.п. Делается это без оглядки на то, что протокол судебного заседания – это главный, а иногда и единственный процессуальный документ, в котором фиксируются доказательства, исследованные в судебном заседании. Изготовление протокола судебного заседания с внесением в него искажённых сведений – это, как минимум, злоупотребление правом, даже если от этого никто не пострадал. Однако случаи изготовления разных вариантов судебных актов, направляемых сторонам и государственным органам, обязанным их исполнить, - это уже не безобидная канцелярская небрежность, а действия, несовместимые с высоким званием судьи. Каждый такой случай должен рассматриваться органами судейского сообщества и влечь правовые последствия для виновных судей.

Информация о наиболее известных злоупотреблениях и ошибках такого рода должна предаваться гласности так же, как пресловутые «внепроцессуальные обращения», указанные в ст.8 ГПК и в ст.8.1 УПК РФ. Люди должны быть уверены в том, что корпоративная солидарность в судах – это средство обеспечения независимости судебной власти от административных чиновников и от полиции, а не «круговая порука» и тем более – не «круговая оборона» от граждан своей страны.

Так, в 2013 году квалификационной коллегией судей Самарской области рассмотрено 2 представления председателя Самарского областного суда Дроздовой Л.П. о привлечении к дисциплинарной ответственности судей Кировского районного суда г.Самары Горькова Д.В. и Новокуйбышевского городского суда Шигановой Н.И., по результатам которых оба судьи привлечены к дисциплинарной ответственности в виде предупреждения за нарушения требований Закона РФ «О статусе судей в Российской Федерации», Кодекса судейской этики, норм процессуального законодательства[21].

Определенным фактором (но не оправданием) судебных ошибок может служить высокая загрузка судей. Не готовы оценивать распределение нагрузки на судей в Самарской области – это внутреннее дело органов судебной власти. Но судя по анализу жалоб осужденных к Уполномоченному, длительное не рассмотрение их заявлений в судах связано как раз с загрузкой судов в тех районах области, на территории которых находятся сразу несколько исправительных учреждений ГУФСИН. Например, в Волжском районе Самарской области[22]. Такая ситуация свидетельствует в пользу создания специализированных судов или, по крайней мере, расширения организационно-штатных возможностей тех судов, которые перегружены «пенитенциарными» жалобами.

 

3.                  Такая разнообразная судебная практика…

(о правах граждан, оказавшихся в идентичных ситуациях, но с прямо противоположными судебными решениями)

 

Очень трудно бывает объяснить заявителям, оказавшимся в одной и той же ситуации, но с прямо противоположными судебными решениями, почему им нужно принять состоявшееся решение Фемиды. Подчеркиваем, речь идет не о похожих ситуациях, а об идентичных фактических обстоятельствах и правовых основаниях. Особое недоумение вызывают случаи постановления противоположных решений одним и тем же судьёй.

 Так, 13 августа 2013 года судья Центрального районного суда г. Тольятти Панкратова Т.В. отказывает гражданке С. в иске к тольяттинской мэрии о предоставлении субсидии на приобретение жилья на том основании, что истица является вдовой участника военных действий с Японией в период Второй Мировой войны, а на этих лиц права вдов участников Великой Отечественной войны в полной мере не распространяются[23]. Аргументируя свой главный вывод, судья соглашается с доводами ответчика, которые тоже полагают, что супруги умерших участников войны с Японией не пользуются правом супругов участников Великой Отечественной войны на получение жилищной субсидии.

А 10 октября 2013 года та же судья Панкратова Т.В. своим решением удовлетворяет иск гражданки К. к мэрии г. Тольятти о предоставлении субсидии на приобретение жилья как вдове участника военных действий с Японией в период Второй Мировой войны. В мотивировке этого решения судья, напротив, не соглашается с доводами ответчика, считающего, как и в случае с иском С., что на этих лиц права вдов участников Великой Отечественной войны на получение жилищной субсидии не распространяются.

Остаётся гадать, что произошло в оценке исторических событий 65-летней давности в Центральном районном суде города Тольятти в период с августа по октябрь 2013 года. Остаётся вообще гадать, почему по одним и тем же обстоятельствам при разном составе участников, подпадающих под одни и те же правовые основания, принимаются прямо противоположные решения. А ведь именно об этом писал В.В.Путин в программной предвыборной статье в 2012 году о главном смысле открытости российского правосудия: общество должно видеть, «кто как работает. Какие решения принимаются по аналогичным делам, но с разным составом участников. Где мотивировка судьи продиктована не совсем понятной и прозрачной логикой»[24].

Право гражданина на справедливое судебное разбирательство включает в себя принцип правовой определенности, о котором идет речь в теоретической части доклада. Этот принцип означает, что по одним и тем же фактическим обстоятельствам в рамках одной и той же правовой системы не должны приниматься противоположные или существенно разнящиеся между собой судебные решения. Судебные решения не должны зависеть ни от правовых, ни от личностных, ни от официальных характеристик сторон в споре, ни от личности судьи, ни от территориального расположения соответствующего суда. В противном случае правосудие перестаёт быть справедливым для его отдельных участников.

 

4.                  От правосудия не уйдешь!

(поддержка судом уголовного преследования с использованием административных наказаний)

 

Необходимо обратить внимание на неподдающуюся логике позицию судов при назначении административных наказаний.

К Уполномоченному поступило обращение Д., из которого следует, что ее сын незаконно удерживается в местах ограничения свободы[25]. Мужчина обвинялся в совершении двойного убийства и впоследствии был осужден Самарским областным судом на основании вердикта присяжных заседателей к длительному сроку лишения свободы. Поэтому Уполномоченный не ставит под сомнение законность и обоснованность самого уголовного преследования в данном случае. Внимание необходимо обратить совсем на другое.

Данное преступление расследовалось Ленинским МСО СУ СК РФ по Самарской области. Д. был задержан по подозрению в совершении данного преступления в июне 2012 года в порядке ст.91,92 УПК РФ. Железнодорожным районным судом г. Самары ему была избрана мера пресечения в виде заключения под стражу и предъявлено обвинение в совершении преступления, предусмотренного п. «а» ч. 2 ст. 105 УК РФ.

В июне 2013 года срок содержания под стражей истек, и Д. была заменена мера пресечения на подписку о невыезде и надлежащем поведении. 9 июня 2013 года Д. был освобожден из СИЗО 63/1 и тут же задержан за совершение административного правонарушения, предусмотренного ч. 1 ст. 20.1 КоАП РФ («Мелкое хулиганство»).

10 июня 2013 года постановлением Железнодорожного районного суда г. Самары Д. было назначено административное наказание в виде административного ареста сроком на 10 суток. 20 июня 2013 г., то есть в день освобождения, постановлением Самарского районного суда г. Самары Д. назначено новое административное наказание в виде административного ареста сроком на 3 суток вновь за совершение мелкого хулиганства. Наказание отбыто 23 июня 2013 года, а уже на следующий день после освобождения – 24 июня 2013 года, постановлением и.о. мирового судьи судебного участка № 145 Самарской области Д. назначено новый административный арест сроком на 3 суток за совершение еще одного мелкого хулиганства.

После отбытия данного наказания Д. был освобожден из спецприемника УМВД России по Самарской области 27 июня 2013 года, когда его дело с обвинительным заключением как раз было передано в Самарский областной суд для рассмотрения по существу с участием присяжных заседателей. С этого момента надобность в административных арестах, юридически оправдывающих пребывание Дорофеева под стражей, отпадала, поскольку его свободой теперь распоряжается суд, рассматривающий собственно уголовное дело.

Трудно представить, что человек может трижды совершить административное правонарушение после того, как он только что был освобожден из-под ареста, прямо у ворот СИЗО и на глазах сотрудников правоохранительных органов. Данная ситуация указывает на признаки недопустимой практики незаконного ограничения свободы гражданам после истечения срока содержания под стражей путем назначения им наказания в виде административного ареста для того, чтобы они не смогли скрыться до момента вручения им копий обвинительного заключения.

Однако, интересы борьбы с преступностью никак не могут оправдать совершения сотрудниками правоохранительных органов неправомерных действий. Какими бы прагматическими выгодами ни оправдывались такие действия, они не могут не вызывать тревогу, поскольку формируют тип сотрудника правоохранительных органов, время от времени путающего законное и незаконное.

И тем более странным представляется потворство судов, решениями которых налагаются административные наказания и которые становятся элементом преследования лиц еще до того, как дело о преступлении будет рассмотрено судом.

Исходя из практики, органами прокуратуры Самарской области, следственного управления СК РФ по Самарской области и ГУ МВД России по Самарской области, в том числе, и имеющимися в их штате сотрудниками собственной безопасности не могут быть приняты достаточные меры реагирования на указанные нарушения. Поскольку административный арест заявителю был назначен на основании постановлений судов, отсутствие мер реагирования на указанные вопиющие нарушения законности будет обосновано наличием неотмененных и неоспоренных судебных актов.

 

5. Внепроцессуальные обращения

 

Общее правило о независимости судей и подчинении их только закону содержится в статье 120 Конституции Российской Федерации. И, хотя нормы Конституции имеют прямое действие, это правило продублировано во всех отраслевых процессуальных законах[26].

 В Уголовно-процессуальный Кодекс РФ принцип независимости судей включен позднее, чем в другие процессуальные кодексы – в июле 2013 года, но в текстуальном выражении он оказался гораздо объемнее и подробнее. Нормы УПК теперь гласят, что «судьи рассматривают и разрешают уголовные дела в условиях, исключающих постороннее воздействие на них» и что «вмешательство государственных органов, органов местного самоуправления, иных органов, организаций, должностных лиц или граждан в деятельность судей по осуществлению правосудия запрещается и влечет за собой установленную законом ответственность». А главное: «информация о внепроцессуальных обращениях государственных органов, органов местного самоуправления, иных органов, организаций, должностных лиц или граждан, поступивших судьям по уголовным делам, находящимся в их производстве, либо председателю суда, его заместителю, председателю судебного состава или председателю судебной коллегии по уголовным делам, находящимся в производстве суда, подлежит преданию гласности и доведению до сведения участников судебного разбирательства путем размещения данной информации на официальном сайте суда в информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» и не является основанием для проведения процессуальных действий или принятия процессуальных решений по уголовным делам».

Нетрудно заметить, что если словосочетание «уголовные дела» заменить на любое другое, обозначающие любые другие судебные дела, содержание статьи от этого никак не изменится. Нельзя не обратить внимания и на тот момент, что в статье, помещенной в Главу 2 УПК «Принципы уголовного судопроизводства», содержится набор сугубо канцелярских правил, которые, по большому счёту, не имеют отношения к собственно производству по уголовным делам – внепроцессуальные обращения и так не должны порождать никаких процессуальных последствий.

 Официальное обращение Уполномоченного к Председателю областного суда как к главе судебной власти в регионе по поводу защиты прав человека в системе правосудия тоже при желании можно воспринимать как «внепроцессуальное обращение» в смысле ст.8 УПК РФ. Но можно его воспринимать и по-другому – как сигнал от гражданского общества о том, что происходящее в судах региона не в полной мере соответствует общечеловеческим представлениям о правосудии. И Уполномоченный не имеет принципиальных возражений против того, чтобы его мотивированные соображения по этому поводу периодически предавались гласности через информационно-телекоммуникационную сеть «Интернет» силами самой судебной власти.

Главное, что необходимо отметить в связи со сказанным, – независимость судей не абсолютная категория, как бы высоко она ни оценивалась самим судейским сообществом и обществом вне его. Люди будут оценивать беспристрастность и справедливость суда, судебные решения, вызвавшие общественный интерес, а институты гражданского общества будут вынуждены прислушиваться к этим оценкам, как-то реагировать на них и вступать в диалог с судейским сообществом по их поводу. И судейское сообщество должно быть заинтересовано в этом диалоге.

Правосудие, в принципе, не может осуществляться в обстановке «глухого противостояния» с населением страны. И никому в связи с этим не безразлично, как воспринимается независимость судей в обществе – как бесспорное социальное благо и гарантия разрешения любого правового спора в соответствии с общепринятыми представлениями о добре и зле или как формально узаконенная возможность не заботиться о социальном эффекте судебных процедур и принятых решений. Независимость судей не должна превращаться в средство усугубления клановой замкнутости судебной власти и в оправдание полного выхода из-под общественного внимания.